Три эссе

Мыслитель

На обочине дороги сидел Мыслитель. Он ковырял босой ногой придорожную пыль, ел нарезной батон и запивал его нарзаном. Вдруг неведомо откуда прилетела пчела и ужалила Мыслителя в щиколотку. Мыслитель умер. И мы никогда не узнаем, о чём он думал.

От винта !

От винта! - надрывно вскрикиваю я и распластываю на ветру руки на манер самолётных крыльев. По рукам пробегает металлический холодок, металл через туловище перетекает в ноги (ноги теперь хорошо пропускают электрический ток); лицо тоже отливает металлом. На лице гримаса: брови напряжённо сведены к переносице, глаза сосредоточено зажмурены, нос... нос хорошо выполняет свою функцию, - дышит глубоко; губы сжаты. «Пять. Четыре. Три. Два. Один... ...» Вдруг на предмет моей гордости, на мой превосходный металлический каркас дебилы выливают четыре ведра низкосортного раствора. И вот я стою, обтекаю, затем покрываюсь поганой серой коркой. Я плачу от боли и обиды. Моя хрупкая наивная сущность готова сломиться под ва рварской бетонной тяжестью. Эта чудовищная тяжесть давит на каждую молекулу и настолько прибивает меня к асфальту, что я не в состоян ии оторвать от него что-либо. Я плачу, но мои чистые слёзы, смешива ясь с этой серой жижей, мутнеют и, в результате, совершенно теряют свою невинную чистоту. А дебилы хаотичной вялой массой проходят мимо, внушительно толкают меня своей грубой поклажей и равнодушно плюют на меня, как на памятник собственному наплевательству. И мне становится страшно уже от того, что следы их плебейских плевков и моей благородной слезы на черствеющей поверхности раствора похожи как близнецы-братья. А надо мной в недоступной близости пролетают прекрасные независимые друзья мои. Некоторых из них дебилы не успели залить раствором, а многие сумели воспитать в себе иммунитет к этим вонючим препятствиям, и препятствия сами шарахаются от них, как трусливые ртутные шарики.

Гений

Мой друг идёт к морю, берёт большой камень, привязывает его к поясу и долго в неподвижности лежит на дне морском. Мимо него проплывают рыбы, медузы сопливо касаются его ног, его руки и шею опутали водор осли. Мелкие раковины облюбовали его тело. Они поселяются на нём цел ыми колониями, теснят соседские гнёзда, ведут междоусобные войны и трупами павших покрывают тело Друга с ног до головы. И когда совсем не остаётся незащищённой кожи, и моллюски уходят в поисках новых тер риторий, мой Друг достаёт из кармана нержавеющие ножницы и перерезает пуповину, соединяющую его с Морем. Он всплывает на поверхность, как старая коряга, и радостно приветствует Землю глухим каменным стуком своих стоп. Он костный снаружи, но изнутри он нежен и светел. И тут, как правило, появляюсь я и кто-нибудь ещё со стамеской и молотком в руках и энергично продалбливаем в нём дыру. Увидев ослеплённый ультрафиолетом глаз, мы радостно продолжаем крушить известковый панцирь с тупым желанием освободить Друга. Друг, существо мягкое и радушное, отдаётся нам целиком. По окончании каменотёсных работ он позволяет обработать себя антикаррозийной жидкостью, послушно принимает аспирин из наших предательских рук и даже выпивает с нами стакан горячего глинтвейна. Некоторое время мы ещё будем наблюдать за ним, справляться о самочувствии, выписывать традиционные рецепты жизни. А потом, месяцы спустя, когда Друг придёт в норму, глаза его перестанут слезиться от беспощадного солнечного света, и заживут ссадины от наших инструментов на его теле, он опять возьмёт камень и пойдёт к морю. Друзья мои, мои соратники по стамеске, направим же стопы свои к полюсу, да и обрастём вечным и льдами, ибо Гений прав: всё, что можем мы оставить после себя, - лишь твёрдая антиформа, в которой когда-то умирали мы со всеми нашими энергичными потрохами. Не трогайте Его. Пусть Он лежит на дне морском и обрастает новым панцирем, а в отверстия бывшего рта и глазниц проникают благодарные безмозглые морские твари и уютно занимают квартиры, изначально уготовленные уму, душе и таланту.